Родион Щедрин приехал в Москву, чтобы принять участие в масштабном фестивале, посвященном его 70-летию. Он откроется 2 декабря гала-концертом в Большом театре. О фестивале и о себе Родион ЩЕДРИН рассказал обозревателю "Известий".

- Вы довольны тем, как сделан фестиваль?

- Лучше я вам отвечу после того, как он кончится. Я суеверен. Но должен сказать, что агентство "Краутер-концерт", по-моему, достигло европейского уровня организации. С каждым участником фестиваля подписан контракт! У нас же как обычно? Вася, приезжай, не забудь: у тебя будет концерт, такого-то числа репетиция.

- К слову, о контрактах. Все-таки не дает покоя участие в фестивале Анастасии Волочковой, у которой довольно сомнительная репутация в балетных кругах. Она к тому же, как говорят, обошлась фестивалю в довольно круглую сумму - 15 000 долларов, тогда как настоящая мировая звезда - скрипач Максим Венгеров приезжает бесплатно. Это вам не кажется нонсенсом?

- Вы знаете, Краутер не вводит меня в эти меркантильные вопросы. И, наверное, он прав. Я даже не знаю, сколько этот фестиваль стоит. Я могу сказать, что живьем Волочкову видел только на премьере "Конька-Горбунка". Она мне очень понравилась, я этого не скрываю и могу подтвердить в любом месте. Она была красива, музыкальна, хорошо выучена. А Венгеров - действительно самый дорогой в мире скрипач. Краутер ему не смог бы заплатить гонорар. И то, что он приезжает, - это знак его доброго расположения ко мне. Он играл мою "Эхо-сонату", когда ему было еще 12 лет. Мне кажется, попрекать кого бы то ни было деньгами неделикатно. Это касается совести каждого. Хочешь играть без гонорара - играй. Хочешь зарабатывать - зарабатывай, только хорошо делай свое дело. Это западная точка зрения.

- Я знаю, что вы встречались со студентами Московской консерватории. Вас интересует современная музыка?

- А что вы вкладываете в это понятие? Слову "современный" я не придаю какого-то чрезвычайного значения. Мне кажется, просто есть музыка хорошая и плохая. Последние 35-40 лет была диктатура авангарда. Авангард привнес в музыку много замечательных открытий, но, как всякая диктатура, он был очень вреден. Все посты руководителей газет, радио, телевидения, филармонии занимались людьми определенных воззрений.

- Вы имеете в виду, конечно, Запад.

- Потом это перешло и к нам. Мне довелось в конце 80-х годов быть в жюри конкурса Глена Гульда в Торонто. В жюри входили два композитора - Оливье Мессиан и я. Мессиан - человек достаточно интровертный, но все же общения у нас было много. Как-то он сказал мне фразу, которую я хорошо запомнил: "Авангард украл у меня десять лет полноценного творчества. Меня сочли старой калошей, которая никому не интересна". Эти люди, которые насаждали - не побоюсь этого слова - авангард, они были очень агрессивны, нетерпимы, активны. Я был свидетелем многих печальных молодых судеб.

Но, слава богу, все это прошло. Нынешние композиторы развиваются в более счастливой атмосфере. Вы можете назвать меня консерватором, но люди уже прожили авангард. Публика, которая ходит в концертные залы (я имею в виду большие залы), хочет слушать то, что является музыкой, а не техническими экзерсисами, интересными только для коллег и критиков.

- Ситуация ведь в разных странах разная. В Германии действительно сильны традиции Дармштадта, знаменитой послевоенной цитадели авангарда. Во Франции царит Булез. А в Америке все совсем по-другому.

- Между прочим, Булез был главным дирижером Нью-Йоркской филармонии. И если его позвали на этот пост - пост, символизирующий многое, - то это означало совершенно определенную шкалу ценностей. В то время для большинства молодых композиторов Булез был идол и бог. А моими богами всегда были Бах, Моцарт, Шостакович, Берлиоз, Брамс, Мусоргский.

- Вы оказались равно востребованным композитором в двух эпохах - советской и нынешней западной. Где вам легче?

- Помню, когда была премьера Девятой симфонии Шостаковича, он устроил нам, мальчишкам из хорового училища, контрамарки. И мы поставленными голосами орали с галерки Большого зала консерватории: "Даешь Десятую!" Это ведь тоже было тогда - великая музыкальная культура! Конечно, тогда, в советское время, было страшно. Но, Катя, милая, когда вы спрашиваете, когда было легче, когда труднее, я не могу на это ответить. Всегда сложно. На пути каждого, кто делает что-то новое, всегда стоят тысячи препон.

- Сейчас вам грех жаловаться. Всякое ваше сочинение исполняется хотя бы потому, что оно пишется по заказу. Насколько комфортна для вас такая жизнь?

- Меня работа по заказу устраивает. Она меня дисциплинирует, нацеливает на определенные сроки. "Заказ" - это же не то же самое, что сшить дамское платье, и чтобы было обязательно две пуговицы и разрез справа. Ничего похожего. Ограничивается только длительность сочинения. И в редких случаях - особые пожелания. Например, я писал Прелюдию к Девятой симфонии Бетховена. Время было указано - 15-18 минут. А состав оркестра - тот же, что и у Бетховена. Так что не думайте, что заказ - это какие-то ограничения и кандалы.

- Каждая ваша нота куплена издательством "Шотт". Это тоже не доставляет вам дискомфорта?

- Это большая помощь. Это великолепное качество изданий и пропаганда моих сочинений. Однако мой контракт распространяется на весь мир, кроме России. Когда я его заключал, я сказал, что если Россия должна будет платить за исполнение моих сочинений те же суммы, что Англия или Германия, то здесь никогда не будут играть мою музыку. Мне было бесконечно трудно включить этот пункт в договор. Там даже есть оговорка, что "когда ситуация в России улучшится, мы вернемся к обсуждению этого пункта".

- Судя по тому, что проводящий фестиваль "Краутер-концерт" раскошелился на аренду нотного материала из "Шотта", ситуация уже меняется.

- Я знаю, что Краутеру пошли навстречу - уменьшили цену, насколько это возможно. Если бы речь шла о какой-то другой стране - никаких послаблений бы не было. При начислении цены учитывается множество параметров: сколько человек в зале, протяженность сочинения. Это целая система.

- Какова судьба ваших старых сочинений?

- Не жалуюсь. Сейчас получил информацию, что во Франции планируется постановка оперы "Не только любовь". Это сочинение 1961 года.

- Ваша последняя опера "Лолита" должна быть скоро поставлена в Перми. Как она туда попала?

- Мне позвонил режиссер Исаакян, спросил, как обстоят дела с авторскими правами. Я сказал, что российские права принадлежат мне, что партитура есть в Москве, а что касается партий, то они могут заключить договор с "Шоттом". Я, честно говоря, не знаю, как они решили, наверное, сами будут ноты переписывать.

- Это будет первое исполнение по-русски?

- Да.

- Хотя изначально написана опера именно по-русски?

- Да, только есть несколько англоязычных эпизодов, когда Лолита по дороге читает рекламу презервативов, сигарет. И у меня это интерлюдии с оживающими рекламами. На премьере их пели две негритянки в чуть джазовой манере.

- Почему премьера была на шведском и проходила в Стокгольме?

- Это достаточно детективная история. На сюжет "Лолиты" Голливуд купил права - до 1998 года. Планировалось, что в этот срок они снимут фильм, смонтируют его, выпустят на экраны, покроют расходы. Какие бы то ни было постановки по этому сюжету были запрещены. Лишь гений необычайно коммуникабельного Мстислава Ростроповича (дирижера постановки. - Ред.) и доброе расположение к нам сына Набокова Мити помогли добиться, чтобы Голливуд сделал для нас исключение. Голливуд только хотел, чтобы это было на языке, носителей которого не больше 8 миллионов. Естественно, английский, французский, итальянский не подходили. О русском тогда речь вообще не шла - ставить в 94-м году "Лолиту" в России как-то никому в голову не приходило.

- Что же вы решили писать такую оперу в такое неурочное время?

- Ни я, ни Мстислав Леопольдович поначалу даже и не задумались об авторских правах. Мы же были детьми советской страны. Какие авторские права? Тебе дают по башке - вот и все авторские права.