Открылись новые подробности самой громкой кражи из Эрмитажа с участием супругов Завадских

Это дело потрясло весь мир. Когда выяснилось, что хранительница Эрмитажа Лариса Завадская при помощи супруга, скромного профессора истории, годами тайком выносила предметы из вверенного ей фонда, многие не сразу поверили. Такая интеллигентная и доброжелательная женщина — и украла ценностей почти на 150 миллионов рублей? Немыслимо! Но страшный сон оказался явью.

Однако в деле осталось много вопросов. Очевидно, что Завадские действовали не одни — у них были сообщники или «кукловоды»? Выяснилось, что супруги особо не нажились на своем преступлении, — так куда делись деньги? И главное — как могли оставаться незамеченными многочисленные кражи, происходившие в Эрмитаже с 1994 года, и возможно ли подобное сегодня? «МК» удалось выяснить детали резонансного преступления, установить фигурантов и разобраться в преступной схеме расхитителей эрмитажной коллекции.

Музейная катастрофа

С чего все началось. В конце июля — начале августа 2006 года на поверхность всплыли результаты внутренней проверки, которую затеял Вячеслав Федоров, когда его назначили заведующим отдела истории русской культуры Эрмитажа. Согласно регламенту, вступая в должность, он должен был принять фонды (около 11 тысяч предметов) под свою ответственность и подписать соответствующие бумаги. Специалист не стал подходить к вопросу формально и решил проверить все на совесть. Ревизия началась в августе 2005-го и длилась целый год. Одна из хранительниц отдела, Лариса Завадская, долго уворачивалась от инспекции: то ей надо готовить выставку, то ехать в командировку, то свадьба, то похороны, то приболела. Но настал момент, когда тянуть дальше было некуда, все отговорки уже были использованы. Тогда-то и выяснилось, что в вверенных ей фондах декоративно-прикладного искусства недостача. Сначала недосчитались нескольких десятков предметов, а в итоге счет пошел на сотни. Нервы сдали: тихая полная женщина скончалась прямо на рабочем месте в ноябре 2005 года от сердечного приступа. Ей было всего 46 лет. После смерти Завадской проверка продолжалась до июля 2006 года. В итоге руководство Эрмитажа обратилось в правоохранительные органы, и было возбуждено уголовное дело.

Чем кончилось. Следствие длилось до конца 2006 года, потом был суд. По подозрению в причастности к преступлению были задержаны муж хранительницы, профессор истории, преподаватель Николай Завадский. А также сын супругов — тоже Николай, коллега историка доцент Иван Соболев и петербургский антиквар Максим Шепель, в руки которого волею случая попал один из похищенных экспонатов. Впоследствии все, кроме Николая Завадского, были отпущены.

Свою вину профессор признал не сразу, и только под давлением фактов. В ходе разбирательства выяснилось, что еще в 1994 году именно Иван Соболев подбил Завадских на преступление. Время было такое — нищета, безнадега, супруги еле сводили концы с концами, у нее был диабет, у него — астма (одни лекарства влетали в копеечку), да еще нужно было растить сына. Тогда историк Соболев, зная тонкие места музейного учета и хранения, предложил своему коллеге по вузу Завадскому нехитрую схему: его жена Лариса, хранительница Эрмитажа, будет выносить из музейного фонда ценности, а он их будет продавать в Москве через родственника-антиквара, чтобы минимизировать риски разоблачения в Петербурге. Так начался семейный «бизнес».

Было доказано, что Иван Соболев, Николай Завадский и его покойная супруга начиная с 1994 года похитили 77 предметов на общую сумму около 15 миллионов рублей. Когда дело получило огласку, некоторые антиквары вернули часть предметов, и сумма ущерба снизилась до 7 миллионов, вернуть которые Дзержинский районный суд Петербурга обязал профессора. Остальные пропажи, говоря юридическим языком, остались на совести «неустановленных лиц». Кражу этих предметов, а их около 150, выделили в отдельное дело, но виновников, как и ценности, так и не нашли.

На момент, когда вскрылось преступление, собственность Завадских была невелика: две комнаты в 3-комнатной коммуналке, подержанный «Мерседес», который купили для сына, — в общем-то, и все. То есть на регулярных кражах из Эрмитажа Завадские зарабатывали гроши. Отсидев половину срока из положенных пяти лет, Николай Генрихович вышел на свободу. Обивал пороги разных учреждений, пытаясь найти работу, но безуспешно. 23 июня 2021 года он был признан банкротом.

О деле Завадских говорили без конца и края и, казалось бы, рассмотрели его с разных сторон. И тем не менее многое осталось за кадром. Что именно?

Ловкость рук и никакого мошенничества

— С 1979 года проверок фондов драгоценных металлов и камней отдела истории русской культуры Эрмитажа не проводилось. Акты приема-передачи составлялись формально. Там царил «творческий беспорядок». Доказать причастность конкретного лица в сложившейся ситуации было крайне сложно. Нам повезло раскрутить эту историю. Завадская до последнего верила, что некая высшая сила ее спасет. И, судя по всему, эта сила ей не привиделась, — рассказывает полковник Владислав Кириллов, который непосредственно занимался этим делом. В 2006 году 9-м «антикварным» отделом Петербургского ГУВД руководил именно он. Сейчас полковник в отставке и может рассказать о ходе раскрытия дела Завадских в рамках своих полномочий и компетенции.

— С самого начала дело считалось «глухим», — говорит сыщик. — 202 предмета из 221 числились на умерших хранителях. Система хранения и учета музейных предметов на момент начала расследования в данном фонде фактически велась только на бумаге. Это сейчас часть государственного музейного фонда оцифрована и все можно сверить по фотографиям — тот это предмет или нет. Но тогда в основном были только книги поступлений («КП»), где указаны номер и краткое описание: допустим, икона такого-то размера, с таким-то сюжетом, таким-то окладом, такими-то клеймами (если данные внесены), с информацией Пробирной палаты (если есть), с камнем зеленого цвета, заключением геммолога (если есть) и т.д. и т.п. Хранитель, изучая предметы вверенного фонда, имеет право уточнить, то есть подправить описание: вместо «зеленый», например, написать «синий», уточнить размер и другие характеристики. Схема работала до банальности просто. На антикварном рынке покупался похожий предмет, вносились нужные правки в книгу учета, и производилась подмена. Это одна из самых простых схем хищения предметов музейного фонда. А ведь есть еще обменные и вспомогательные фонды с «менее ценными», по мнению специалистов, экспонатами, статус которых мог быть изначально занижен еще при поступлении в музей или в ходе «изучения».

— Мы говорим о том, что многое было украдено еще до Завадской и что она сама могла пользоваться методом подмены, а значит, еще неизвестно, сколько на самом деле предметов пропало из Эрмитажа. Проверка могла просто не выявить подлоги.

— Мы говорим о том, что некая часть похищенного могла быть украдена не только Завадской. Потому что на протяжении 30 лет (!) не было системного контроля за учетом и хранением музейных ценностей в конкретных фондах Эрмитажа в нарушение всех правовых норм, правил и должностных инструкций. В том-то и вся трагичность ситуации. Журналы учета музейных ценностей Завадская, вопреки правилам, забирала с собой домой. Кто знает, сколько правок она внесла? На момент возбуждения уголовного дела сложно было понять, кто и когда совершил данное преступление, и уж тем более разобраться, кто и когда «поработал» с фондами и книгами до Завадской…

Что ж, изучим список «подозреваемых».

Лариса Завадская, как и ее муж, окончила истфак Ленинградского университета. Собственно, там пара и познакомилась — они поженились сразу по окончании университета. В 1985 году она пришла работать в Эрмитаж. Но кто работал в «русском отделе» до нее и вместе с ней?

С 1950 по 1978 годы хранителем фонда была Зоя Алексеевна Бернякович (1916–1988). Она была среди тех, благодаря кому был уволен с поста директора Эрмитажа выдающийся историк и археолог Михаил Артамонов. А ведь удалось открыть выставку Пикассо и сохранить в советское время картины импрессионистов. 30 марта 1964 года (всего спустя два года после знаковой выставки в Манеже, где лютовал Хрущев!) в Растреллиевской галерее показали авангардные работы пяти художников, среди которых был Михаил Шемякин. На следующий день экспозицию закрыли, а еще через пару дней Артамонова с треском сняли с поста. В историю тот легендарный «глоток свободы» вошел под названием «выставка такелажников». Зоя Бернякович на заседании политбюро музея заявила: «Такую выставку не следовало вообще открывать».

После нее хранителем «русского отдела» стала Нинель Васильевна Калязина (1930–2000). О ней мало что можно сказать, не считая того, что она известна своими книгами о петровской эпохе.

Ирина Кузнецова — другое дело. Она как раз, в отличие от многих своих коллег, пыталась инициировать проверку фондов «русского отдела». Искусствовед проработала в хранилище шесть лет и в 1985 году была переведена на другую должность. Несмотря на обращения к руководству, вверенные ей фонды передавались опять же формально.

Карина Аристовна Орлова — одна из старейших сотрудниц Эрмитажа, старший научный сотрудник отдела истории русской культуры, работала в «русском отделе», когда началось расследование дела Завадских. Она, как и все, попадала под подозрение следствия, но ее причастность не была доказана. Орлова воспитывалась в эрмитажном интернате, который был сформирован в 1941 году, а потом осталась в музее навсегда. Николай Завадский в одном из интервью назвал ее «психически неуравновешенной» и «рассеянной». По его словам, у нее часто пропадали вещи — «могла перепутать, не туда поставить».

…В такой обстановке «творческого бардака» как не поддаться искушению? Кстати, и сама Завадская не отличалась привычкой к порядку: по свидетельству соседки-медсестры, у них в коммуналке царил вечный хаос, и она (соседка) сама убиралась в местах общего пользования. Да и в ее фонде был беспорядок, и сложно сказать, был он частью ее натуры или завесой для темных дел.

Дело Завадских было громким и не могло не ударить по руководству. Если в доме завелись мыши, то виноват хозяин. Как могли проглядеть такой беспредел? Или о нем все знали, но молчали? Так или иначе, кто-то должен был ответить за бардак в «русском отделе».

— Когда Эрмитаж «взорвался», нас, оперативников и следователей, собрали на заседании у зампрокурора города, — рассказывает Кириллов. — Прибывший руководитель следственно-оперативной группы из Генпрокуратуры без обиняков заявил: «Ну что, сегодня или завтра поедем Михаила Борисовича Пиотровского арестовывать?» «Подожди! — было сказано ему. — Сейчас будет принято политическое решение, и станет ясно, кому по шапке дать, а кого по плечу похлопать». На этом совещании с санкции руководства мною была озвучена полученная от моего источника информация о безусловной причастности семьи Завадских и историка Ивана Соболева к данным хищениям начиная с 1994 года. Рассказал, что установил канал сбыта части похищенного. Страсти улеглись, и тогда обсуждение перешло в конструктивное русло. Надо было дать кому-то по шапке — и дали: главному хранителю Эрмитажа Татьяне Загребиной.

— Она могла знать или быть причастной к кражам Ларисы Завадской?

— Гипотетически можно сказать, что в ситуации, когда из хранилища без взлома дверей неустановленным способом, минуя все посты охраны, похитили более 200 предметов, подозреваемым мог быть любой сотрудник Эрмитажа — от такелажника до директора. Но никаких оперативных данных по поводу Загребиной не было. Ей это было не нужно. Да, ее вина как руководителя и управленца структурного направления была, но не настолько очевидной, чтобы обвинить ее во всех грехах за 30 лет отсутствия должного контроля. Это совершенно другой статус и другой полет. Это то же самое, как если спросить: а был ли причастен министр финансов к краже трех тысяч бюджетных рублей в городе Урюпинске?

Загребина не была уволена, а лишь переведена на более низкую должность — назначена хранителем в фонды Эрмитажа в Старой Деревне, а руководство музея заявило, что рокировка никак не связана с хищениями из коллекции музея.

Ванька-буфетчик, Максимыч и Миша-Фаберже

Но вернемся к самому резонансному делу.

Особый интерес в этой истории представляет Иван Соболев — выходец из профессорской семьи, доцент истфака Санкт-Петербургского государственного университета, который в начале 1990-х работал ассистентом в институте имени Лесгафта вместе с Николаем Завадским.

— Хотя Соболев и отрицал на суде свою причастность, именно он был сердцем этого «бизнес-проекта», — говорит Кириллов.

— В 1994 году он сказал Завадскому примерно следующее: «Что ты копейки считаешь, когда у тебя жена сидит на золотых яйцах? Мы все знаем, как обстоят дела с учетом в музеях. У меня есть знакомый антиквар, который поможет нам с реализацией предметов в Москве. Для нас нет никакого риска». В общем, Соболев его уговорил. Тогда Лариса Завадская вынесла первый предмет, и постепенно дело поставили на поток. У Соболева был буфетный бизнес — столовая в Российской национальной библиотеке, за это его и прозвали в университетских кругах Ванька-Буфетчик. А знакомый, про которого идет речь, это дядя бывшей жены Соболева Виталий Константинов, он же Максимыч, обычно все его звали по отчеству. Антиквар с душистым криминальным прошлым. Он долго не мог понять, откуда Соболев приносит как на подбор статусный антиквариат.

В одном из предметов, который попал в руки Максимыча через Ваньку-Буфетчика, он узнал работу Миши Монастырского — легендарной фигуры в криминальных кругах. Монастырский (он же Миша-миллионер, Моня, Монастырь, Миша-Фаберже) приехал в Петербург в 1965 году и каким-то чудом устроился на работу в Эрмитаж. В 1970-х Монастырский поставил производство подделок Фаберже на поток, задействовав мастеров крупнейшей в стране ленинградской фабрики «Русские самоцветы», которые даже не подозревали, что на их работы потом ставят клейма Фаберже. С легкой руки Миши-миллионера даже появился специальный термин такого вида подделок — «фальшберже». Монастырский не раз сидел (впервые попался еще в конце 1970-х на подделках и контрабанде), а в 2007 году погиб при странных обстоятельствах в Испании…

И вот у Максимыча оказывается фигурка «лже-фаберже». До этого момента антиквар и не подозревал, откуда Соболев берет вещи, которые сбывает через него, но тут догадался и испугался своей догадки: из Эрмитажа! Причем у фигурок «фальшберже», похищенных из Эрмитажа, были заключения о подлинности — так же как и у некоторых других похищенных предметов. То есть сотрудники музея создавали заведомо ложный провенанс.

— Любой антикварный бизнес в Советском Союзе находился под плотным колпаком определенных служб. А значит, и многие люди, которые вертятся в этом бизнесе, были не только в поле зрения, но и помогали этим службам — кто вынужденно, а кто и по собственной инициативе, — продолжает сыщик. — И когда информация о кражах из Эрмитажа поступила куда надо, незамедлительно началась проверка, вышли на Соболева и взяли его за горло. Вокруг Завадских начались оперативные игры для задержания семейной пары с поличным. Соболев слишком настойчиво пытался спровоцировать Завадскую вынести из Эрмитажа подобные фигурки. Супруги, видно, что-то почувствовали и отказались. Хотя, возможно, там была и более закрученная многоходовка. Все это случилось в 1998 году.

Так что же получается? Во-первых, эпизод подтверждает, что в «русском фонде» Эрмитажа были подделки. А во-вторых, и это главное, «определенные службы» знали, что из запасников музея системно выносят предметы коллекции. И знали, кто именно ворует. А значит, кражи можно было предотвратить еще в 1998 году. Но этого не произошло. Почему же? Этот вопрос повис в воздухе — на него мне так и не ответил. Но факт остается фактом: тогда оперативно-розыскные мероприятия наткнулись на невидимую стену.

Крючок Вонючки

— Кто контролировал ситуацию дальше? После Соболева? — спрашиваю я Кириллова.

— Можно лишь предполагать. Однако в какой-то момент Завадская уверовала в свою безнаказанность. Так или иначе, но после 1998 года в фондах «русского отдела» проводились только выборочные инвентаризации, которые не касались пропавших предметов. Завадская считала, что сидит на золотой корзине, и так будет продолжаться вечно. Создавалось впечатление, что некоторые кражи происходили по заказу. Будто какой-то дядя в малиновом пиджаке листал эрмитажную монографию «Русские эмали…» либо книги КП, выносимые Завадской за пределы музея, тыкал пальцем в картинку, которая ему понравилась, или в описание предмета и говорил: «Хочу такую!» И потом «такой» предмет уходил из Эрмитажа и кому-то дарился на свадьбу или юбилей. Некоторые предметы были возвращены инициативно: когда люди поняли, что подарили молодоженам или родственникам краденую эрмитажную вещь. Зачем им такой «кот в мешке»? Однако многие похищенные предметы так и не были идентифицированы владельцами, ведь сфотографированы лишь единицы. Возможно, часть предметов выносилась и бесплатно — в счет признательности и гарантий, что с ней ничего не случится.

Когда Соболев был исключен из схемы, Николай Завадский пришел в антикварный магазин, которым владел Игорь Игнатьев с неблагозвучным прозвищем Вонючка, — говорит сыщик. — У него было две точки — на улице Ленина и Владимирском проспекте. Нужно отдать должное его криминальному уму: он одним из первых в стране организовал ломбардно-антикварную торговлю, да так, что платил людям в несколько раз меньше реальной стоимости вещей: мол, они остаются в залоге, а если захотите вернуть — пожалуйста, понимая, что человек за ним уже не вернется. Так, даже не разбираясь в предметах, он на этом обороте сделал себе неплохое состояние. Так же он действовал и с Завадскими. А когда Игнатьев понял, что это вещи из Эрмитажа, то обалдел от счастья, которое на него свалилось. И подцепил Завадских на крючок: отдавал деньги частями, с задержкой, сильно занижая стоимость вещей. Через Вонючку ушло 60% похищенных предметов.

Постепенно и сама Лариса Завадская начала ходить по другим ломбардам. В ходе следствия некоторые антиквары узнали в Завадской ту самую женщину, которая приносила им вещи, и сами принесли предметы в «антикварный» отдел. Среди них были, например, Александр Ерофеев, совладелец сети комиссионных магазинов, и Александр Прохоров, директор одного из своих антикварных магазинов, расположенного на Петроградской стороне. Они принесли позолоченный крест-мощевик с накладным распятием, на обороте которого было два клейма — герб города Санкт-Петербурга и дата «1760». Коммерсанты сообщили оперативникам и прессе, что крест в магазин продал за 20 тыс. рублей Николай Завадский в августе 2005 года. Однако и сама Завадская неоднократно бывала у них и приносила разные ценности – как они потом поняли, это вещи из коллекции Эрмитажа. Она рассказывала байку о том, что некие ее знакомые попали в аварию, и теперь нужны деньги на лечение, поэтому готовы расстаться с семейными ценностями. В антикварных магазинах и не подозревали о происхождении этих потиров, крестов и разнообразных декоративных фигурок.

Этот штрих имеет значение, потому что тогда, в 2006–2007 годах, Лариса Завадская рисовалась жертвой, запутавшейся ланью, которую муж подбил на преступление. Якобы поэтому, а не только из предосторожности, он сбывал краденое. Так ли это? Какие отношения были у супругов?

— Известно, что на семейных советах обсуждалось, что делать, если все вскроется. И решили: если вдруг что, то Завадский возьмет на себя всю вину, — говорит Кириллов. — Они же чуть ли не на грани развода были. Завадская встречалась с любовником, археологом, который тоже работал в Эрмитаже. Об этой связи многие знали. Археолог, как и другие близкие связи Ларисы, отрабатывался на причастность к хищениям. Любовник, может, и знал, но был не при делах. Зато он был хорошим щитом — если что, всегда можно сказать, что муж ей мстит. В какой-то момент общественное мнение так и думало: мол, Завадский злой гений, который уговорил свою жену нарушить правила, а она невинная овечка, пока не пришел представитель ломбарда с крестом. Из его показаний выяснилось, что Завадская продолжала выносить музейные предметы и лично их продавать даже во время проверки фондов, вплоть до скоропостижной смерти. Лариса Завадская старательно создавала образ серой мышки с первых дней работы в Эрмитаже, только у этой мышки были большие титановые зубы, которые она тщательно скрывала.

— Кто мог стоять за Завадской — на защиту каких «темных сил» рассчитывала?

— Могу сказать только одно: все свои предположения я когда-то изложил в серьезных кабинетах в городе Москве в присутствии сотрудников из центральных аппаратов разных силовых ведомств, которые сопровождали данное дело. У меня как руководителя антикварного отдела питерского главка уровень возможностей был ограничен. То, что я и мои сотрудники могли сделать, было сделано. Того же Ваню Соболева непросто было задержать. Чтоб вы понимали, как только все началось, он встретился с кем нужно, и ему гарантировали свободу. А потом, согласно указаниям, тихо спрятался на даче. В итоге, проведя хитрые маневры, мы все-таки установили его местонахождение и задержали. Во время задержания он кричал о своей принадлежности к неким спецслужбам. И почему-то очень боялся за свою жизнь… Когда его «кураторы» поняли, что он у нас, мы уже успели зафиксировать процессуально его участие в преступной схеме хищений из Эрмитажа, что, в свою очередь, помогло доказать виновность Завадского и его супруги.

— После этой истории в хранилищах Эрмитажа были установлены камеры видеонаблюдения. Сейчас в стране идет оцифровка фондов, которую обещают закончить на 100% к 2025 году. Как считаете, сегодня подобная ситуация возможна?

— В те дни Михаил Пиотровский говорил, что случившееся — это «свидетельство глубокого несовершенства системы хранения, построенной на презумпции невиновности музейщиков». Сегодня ситуация с хранением и учетом в государственной части музейного фонда, безусловно, начала меняться в лучшую сторону, но проблем и тонких мест в системе безопасности фондов еще более чем достаточно. До настоящего времени нет единого центра компетенций по вопросам музейной безопасности и защите культурных ценностей. До сих пор нет единого стандарта фотофиксации и оцифровки государственной и негосударственной частей музейного фонда. Нет единой поисковой системы похищенных культурных ценностей в России и соседних странах. Пока присутствует человеческий фактор, любая система безопасности уязвима. До последнего времени не было принято современного свода правил по учету и хранению предметов в государственном музейном фонде. В 2004 году пытались внедрить новую систему, потом отменили и вернулись к старой. Теперь опять новая, вступившая в силу с 1 января 2021 года. По-моему, приказ Минкультуры СССР №290 от 17.07.1985 года был самым продуманным и проработанным: просто нужно было вычистить оттуда старые идеологемы и ввести понятие стоимости предметов культуры государственного музейного фонда и финансовой ответственности конкретных должностных лиц, грамотно, с учетом современных реалий, переработать те инструкции.

Более того, на сегодняшний день, согласно постановлению Минтруда РФ от 31.12.2002 года №85, такая должность, как хранитель музейного фонда, отсутствует среди «перечня должностей, с которыми работодатель заключает письменные договоры о полной индивидуальной или коллективной (бригадной) материальной ответственности, а также типовых форм договоров о полной материальной ответственности». Поэтому охранять музейные ценности хотят многие, а отвечать… никто. В соответствии с тем приказом в хранилище должно входить не менее двух хранителей, которые имеют разрешение пользоваться ключом, что в жизни всегда нарушалось. Можно автоматизировать систему, установить сложные системы слежения, ввести электронные ключи и биометрическую систему защиты. Но и тут есть опасность: пришел человек с двумя ключами – один свой, второй тетя Катя одолжила, потому что побежала отводить внучку в консерваторию. Может такое быть? Может. А сотрудники на другом уровне контроля также могут закрыть глаза на явное нарушение, потому что как не поверить – здесь все свои… Если не будет жесткого контроля и регулярных проверок фондов с четким исполнением всеми своих должностных обязанностей, то такие Завадские рано или поздно будут появляться снова и снова.

МК , 11.10.2021

| | Поделиться