Бедный мой родной город, бедная Москва! Глумились над тобой поляки, жгли тебя французы (или не французы, но все равно жгли). Теперь же бледные питерцы с холодными глазами, холодными, будто карельские болота, подвергли тебя поруганию. Что твое 850-летие, скромные гулянья на Красной площади да платформы с Колобками и Добрынями на Тверской в сравнении с петербургским безумием! Что лодочки на Москве-реке против водолазов с базуками, ползущих по дну Невы для охраны высоких гостей; против яхт, эсминцев, крейсеров, авианосцев — чего там еще понагнали в питерскую артерию! Хищно улыбается японец Ямагато, хочет своими лазерами убить память о Жан-Мишеле Жарре. Сияет позолотою Константиновский дворец, и меркнет свет на куполе Ивана Великого (комплекса Манежной площади, офиса “Газпрома”, штаб-квартиры “Юкоса”...) Плачь, кроткая моя столица. Тебя не любит президент Путин, не любят его придворные. Пока Валентина Матвиенко работала в Москве — имела довольно измученный вид. Вернулась в Питер — и снова расцвела. Даже Пол Маккартни поглядывал с интересом. Для них, питерцев, ничего нет слаще болотных соков своей земли. Нет милее города-призрака, где грибы-галлюциногены растут прямо на газонах. Плачь, Москва, утешайся запахом сирени да воркованьем голубей в асфальтовых двориках. Утешайся тем, что за пышностью празднеств следует тяжелое похмелье. Так пусть на сей раз им страдают питерцы, а не мы. Написала я все это в среду утром, обманутая анонсами торжеств, и тут пошли известия наших корреспондентов из Санкт-Петербурга. Оказалось — все наоборот. Плакать особо не о чем, а похмелье наступило раньше, нежели ожидалось. Вот открыли для ночного посещения Эрмитаж. Вместо восторженных школьников и трепетных пенсионеров пришел кто? “Норовящий свернуться калачиком на роскошном полу где-нибудь у античной скульптуры гражданин”. “Все прибывавшая молодежь с пивными бутылками и банками”. Как известно, пир духа чуть не закончился новым погромом Зимнего. Вот закружилась водная феерия. Ни авианосцев, ни эсминцев — всего четыре скромных кораблика. “Количество кораблей объяснялось просто: одни не починили, другие не смогли войти в акваторию, третьим надоел организационный бардак, и они отказались от участия”, — сообщает собкор. Апофеозом стал развод мостов прямо с людьми: “Пострадало шестьдесят человек”. Пишу, когда еще не слетелись в Петербург Буш, Шредер, Ширак, Блэр, товарищ Ху и прочие гаранты своих Конституций. Но чует мое сердце: без проблем снова не обойдется. Смутные подозрения на этот счет, признаюсь, были уже давно. Например, несколько недель назад на стол выполз факс. “14 мая в Царских комнатах усыпальницы Петропавловского собора любой желающий сможет принять участие в акции по созданию всенародного дара Президенту России Владимиру Путину к 300-летию Санкт-Петербурга. На возрожденной “персонной махине” Петра I будет коллективно выточен из ископаемого бивня мамонта уникальный медальон. Его исполнят по копиру-программе, отлитому с исторического копира Антона Шульца 1727 г., предназначавшегося Екатериной I для исполнения медали на костяной Триумфальный столп. Столп создавался еще со времен Петра Великого и должен был, по мысли императора, стать памятником российской армии, победившей в Северной войне, и российскому народу, построившему Санкт-Петербург”. Где тот столп, что такое “копир” и откуда взялся Шульц — понятно не было. Зато живо представилась толпа задорных граждан, коллективно вытачивающих в усыпальнице подарок Путину из бивня мамонта. “Добром не кончится”, — мелькнула мысль. Но тут в популярном журнале “Афиша” появилась огромная статья с воспеванием питерских прелестей (“Уезжать не хочется. Хочется навсегда остаться в этом городе, где на каждом углу тебя ждут приятные кафе и клубы, где бабушки курят длинные сигареты, а дедушки ездят на мотоциклах, где все девушки улыбаются, а все мужчины болеют за один футбольный клуб...”) И я было поверила: питерцы способны на что-то хорошее — чтобы Москва чернейшим образом позавидовала. Но нет. Те качества, которые могут показаться прелестными у обычных жителей Пальмиры, у тамошних чиновников становятся ужасающими. Легкая экстравагантность превращается в опасный бред, приятная расслабленность — в дремучую тупость, любовь к милым безделушкам — в безудержное воровство. Если по правде, мне хотелось бы, чтобы Питер снова стал великим городом. Пусть даже столицей. Но — великой империи. А надувание щек на обломках былого величия — жалкое зрелище. Санкт-Петербург принято называть Северной Пальмирой. Но знаете, что такое исконная Пальмира? Был такой античный город на территории нынешней Сирии. Особенно процветал он при царице Зенобии. Но Зенобия была настолько честолюбива, что велела называть себя “августейшей”, а своего сына — “императором”. Римлян это до крайности раздражило, и они пошли на Пальмирское царство войной. Изрядно погромили город, а Зенобию взяли в плен. Ее привезли в Рим и провели перед народом в процессии пленников. Народ удивлялся: царство разрушено, а царица “изнемогает под тяжестью украшений из огромных драгоценных камней”. Сейчас Пальмира представляет собой сплошные развалины. Но очень красивые. Для туристов, желающих их осмотреть, поблизости открыты гостиницы. Целых три штуки.