“Одному моему сыну уже за пятьдесят, другому — под пятьдесят. Но я бы не хотел, чтобы вы упоминали их имена в газете. По одной простой причине: все-таки они дети бывшего председателя КГБ, начальника внешней разведки СССР. Береженого бог бережет” — так, “в обстановке повышенной секретности”, началась наша беседа с Владимиром Крючковым. Последний председатель всемогущего Комитета госбезопасности впервые согласился рассказать прессе о своей семье...

Лишние вопросы оставались без ответа — Я нередко испытывал опасения за жизнь своих детей. Не случайно интересовался, как они живут, и иногда подправлял их поведение. Пока — бог миловал. Я не суеверный, и тем не менее... (Крючков три раза постучал по столу. — Е.Д.)

В 1956 году я был на дипломатической работе в Будапеште с женой и маленьким сыном. Когда начались известные венгерские события, конечно, я опасался за сына. Мы в посольстве за всех опасались. Наши дома разграбили. Выходить на улицу было совершенно невозможно. Полиция не защищала нас. Советские войска вынуждены были покинуть Будапешт. Помню, жена держала сына в ванной (это было наиболее безопасное место в квартире). Она очень боялась... Потом наши семьи эвакуировались. Выезжала колонна машин (некоторые с открытым верхом), а в них сидели жены, дети. В пути могли случиться любые неприятности. К счастью, этого не произошло. Когда обстановка нормализовалась, жена вернулась. Родила в Будапеште второго сына. Мы шутя прозвали его венгром. В Венгрию мы приехали с одним сыном, а уехали оттуда с двумя.

Дети долго ничего не знали о моей работе. Это вполне естественно. Немыслимая вещь, чтобы дома могли увидеть документы. Ничего подобного нельзя было допускать, какие бы идеальные дети у тебя ни были... Иногда хотелось поделиться какими-то размышлениями с женой. Но между “хотелось” и возможностью — дистанция непреодолимая. Кроме того, я должен был беречь ее нервы. И поэтому не загружал вещами, после которых я бы спокойно спал, а она — нет...

Сыновья, думаю, лет до двадцати пяти лишь догадывались, чем я занимаюсь. Они видели: я ухожу рано, прихожу поздно. Могу куда-то исчезать, а их мама даже не расстраивается. Конечно, это наводило детей на мысль: “Тут что-то не так... Наверное, отец — начальник, занимается важными делами, о которых нам ничего нельзя знать”. Любой их лишний вопрос оставался без ответа. Они стали быстро понимать: это — можно, это — нельзя. В словах я был осторожен и часто получал упреки: “Ну вот, как всегда дипломатничаешь, ничего четкого не ответишь”. Позвонят — я с телефоном иду в другую комнату. А мне вслед: “Ну все, пошел на переговоры!” По вопросам внешней политики сыновья обращались ко мне часто. Видели — кое-что знаю. Но тут ничего не поделаешь: я же не буду скрывать то, о чем и так каждый день пишут в газетах. Сыновья замечали: их отец появляется на телевидении, где-то выступает. И обращаются к нему не так, как обычно общаются между собой люди. Таких признаков много было. А потом кое-что стало проходить в СМИ — по отдельным обрывкам они поняли, кто я. Вот внучка — та, знаете, быстро догадалась. 

Жизнь разведчика — это служба и днем, и ночью, и на работе, и дома. Об этом разведчиков предупреждают заранее. Но, думаю, это никогда не заставляет их усомниться в выборе — настолько захватывающая работа. Поначалу ты входишь в роль: иногда это тебе удается, иногда — нет. Потом привыкаешь, и жизнь разведчика становится твоей второй жизнью. А потом две жизни сливаются в одну. Работа поглощает тебя целиком, не оставляет никакого зазора, не дает думать ни о чем другом. И дети каким-то образом привыкают...

Многие вещи, которые знаю я, дети никогда не узнают. И никто не узнает. Допустим, о том, что было сделано в те годы, когда Сталин лично курировал работу разведки, станет известно позже — многих из нас уже не будет... Хотя в августе 1991-го на Старую площадь в здание ЦК КПСС могли спокойно проникнуть совершенно посторонние лица, достать и опубликовать секретные документы.

Строже председателя КГБ была только его жена Когда мы купили младшему сыну мопед, то эта покупка выглядела как событие, хотя я мог купить пять таких мопедов. Старались воспитывать в детях скромность и понимание того, что всего надо добиваться своим трудом. Дети знали, что я по пять-шесть лет на одних и тех же лыжах ходил. А любил ходить много, и поэтому лыжи быстро приходили в негодность, но новые не покупал. Сыновья видели, что жена и я не одеваемся экстравагантно. Мы не роскошествовали. И детей держали в рамках. Если на улице увидишь ватагу ребят, то своего сына отличаешь только потому, что он свой. А так не отличишь... Дефицитных вещей из-за границы у сыновей не было. Мои командировки не приносили денежных доходов. И хотя некоторые товарищи готовы были оказывать услуги — я был против. Командировочные же выдавали очень небольшие. В отдельных странах — 11 долларов в сутки, в других — 13. Понимаете, надо же еще и питаться на них! Так что довольствовались малым. Если и привозили подарки, то это было что-то недорогое. Единственное, что позволили себе, — купили сыну гитару. Я никогда не замечал в сыновьях зависти, обиды оттого, что они не могут позволить себе какой-то роскоши. 

Дети учились в обычных школах и по-честному сдавали экзамены. Поскольку разведчику приходится работать и за рубежом, иногда удавалось брать с собой детей. Это, конечно, расширяло кругозор сыновей. Поэтому в своих суждениях они находились на более высокой отметке, чем те, у кого такой возможности не было. Старший сын выучил английский сам... В школу нас, родителей, никогда не вызывали. Хотя младший отличался характером. Придирчивый был и мог ответить любому, кто задевал его достоинство. У меня были, конечно, некоторые разборы поведения, но до рукоприкладства не доходило никогда. Более строгий подход был у жены, поэтому дети бежали ко мне под крылышко, чтобы я защитил их. 

Не могу точно сказать, сыграла ли роль фамилия, когда дети поступали в вузы. Когда я был начальником разведки, тогда моя фамилия точно никакой роли не играла — мало кто ее знал. А вот после августовских событий наверняка знали: это — сын Крючкова, внук Крючкова. Но не думаю, что это обстоятельство вредило им... Один сын окончил МГИМО, другой — МГУ и еще один вуз. Один работает по военно-промышленной линии. Другой по линии международных связей. Оба знают по два языка... 

Если что-то у сыновей не получилось так, как они думали раньше, они понимают, что надо к этому подходить философски. Нет смысла горевать по тому, что когда-то потерял. Во всяком случае, знаете, отца они ни в чем не корят. И это уже очень важно.

Уроки дедушки-чекиста 

Присматривать за детьми помогали мои родители. Перебивались как-то. А когда жена ушла из школы, где преподавала русский и литературу, она сама стала заниматься детьми. Говорит, это самый тяжелый период ее жизни... Помню, когда внучке было два годика, она тогда не знала, чем я занимаюсь, и все время говорила: “Бабушка, ты мне столько всего делаешь. Мама делает... А зачем нам нужен дед? А раз нам дед не нужен, пускай уходит”. А потом она подходила ко мне, целовала и говорила: “Нет, дедушка, ты мне вообще-то нужен. Хотя мне ты ни-че-го хорошего не делаешь...” 

Характер моей работы таков, что я не мог употреблять ее смысл и содержание в воспитательных целях. Я не мог раскрыть конкретику, чтобы не пострадали интересы государства, и особенно в той части, что касается больших секретов. Так что пришлось воспитывать детей на общих примерах. Говорить просто: “Вот смотри на отца”. Я считаю, что всегда отличался трудолюбием. Это я не из чувства гордости говорю. Действительно, я много работал, и это все замечали. Сыновья видели, что я много читаю, много пишу. 

Что мне удалось сделать? Я приучил детей к театру. Брал весь кагал семейный, и шли в театр. Но показывал я им наиболее интересные вещи. Думаю, все это не напрасно было. Без театра трудно воспитать всесторонне развитого человека. Одно дело — знаешь содержание вещи, другое — когда ее показывают на сцене. Я сам любил театр с детства: родители, простые рабочие, водили меня на спектакли. Хорошо знаю зарубежную и нашу театральную жизнь. На “Гамлета” с Высоцким я дважды ходил. Сильная по своему накалу вещь — “Трамвай “Желание” в театре Маяковского. Ну и ребята мои ходили в театр. Вот единственное... не все оперу любили. На первых порах одного внука я провожал туда под ручку. 

Мне удалось сделать так, что дети никогда не курили. Рассказал им свою историю, почему не стал курить. Мне было лет семь, когда дал клятву таким же пацанам, что никогда не буду курить. И за всю жизнь я не держал во рту даже незажженную папиросу. 

Старался воспитать детей и внуков в интернациональном духе. В России, где народностей много, нельзя без уважения друг к другу. С ранних лет дети видели, что у отца друзья разных национальностей. Это говорило о многом. И мне удалось воспитать в детях чувство любви к Родине. Никто по этому поводу специально бесед не устраивал, но они видели позицию родителей. Без патриотизма нормальный российский человек жить не может. Я рассказывал своим детям о своих близких, родных, которые погибли во время Великой Отечественной войны, защищая Родину.

Дай бог, внук не станет футболистом 

Считаю, что я богатый: у меня два сына, внучка и два внука. Всех люблю, всех чту, и они ко мне относятся хорошо. Я их подарки все храню: сердце нарисованное, еще какие-то картинки “дорогому дедуле” (надписи на них очень трогательные).

Выделить кого-то я не могу — все для меня одинаковы. А вот внучку люблю... больше всех. Мы с ней обсуждаем многие проблемы: хотя она не имеет никакого отношения к внешней политике, но когда мы сойдемся — у нас сплошной разговор о международных делах. Внучка очень любознательная. Интересуется не только работой (она по линии финансов пошла), но и тем, что происходит в стране и в мире. По-моему, у нее больше дара для гуманитарной области. Она подмечает много рациональных вещей! Остроумная, ироничная. Окончила институт с отличием. Это тоже меня радует. А то знаете, бывает, сослуживцы соберутся, расспрашивают друг друга, как дела, а у тебя жизнь не сложилась. Неприятно...

Что будет с внуками — трудно сказать. Ну вот старший (ему 19 лет) станет, наверное, сочинителем — сам музыку пишет. Даже поместил несколько десятков своих песен в Интернете — и ими пользуются. Пишет стихи. У меня впечатление: у него получается. Но меня что смущает: он интересный парень, но такой за-а-адумчивый. Иногда кажется, что он где-то далеко мыслями. Спросишь: “Ты о чем думаешь?” — “Дедушка, я тебя слушаю. Я отдаю себе отчет в том, что происходит”. Возможно, в будущем он и приобретет известность. Я этого, конечно, хотел бы. Но, вы знаете, известность ведь имеет два аспекта: положительный — если все получается, и отрицательный, когда эта известность губит. 

Второму внуку 12 лет. Тоже неплохой паренек. Страшно увлекается футболом. Но футболистом, дай бог, не будет. Все-таки особыми данными спортсмена не обладает. Вообще он способный, умный парень, но все откладывает на потом: потом выучу, потом отвечу, потом подготовлю. Так что воспитывать его надо основательно. Если человек прилежный — он все освоить сможет. Я даже думаю, способности ребенка не всегда являются большой добродетелью. Способный думает: “А-а, я и так узнаю, успею”. А прилежность приносит больше пользы. Все великие умы — Маркс, Ленин, Сталин, Гегель — брали не только одаренностью. Они были очень работоспособными. Вот, допустим, наш первоклассный историк Николай Костомаров работал по 20 часов в сутки. Со старшим внуком в этом плане проблем нет: очень прилежный, старательный. Но если его где-то неправильно поняли или в чем-то его взгляды ущемлены, пытается доказать это очень дотошно. Я говорю: “Надо подходить философски. И не всегда вдалбливать собеседнику все, что ты считаешь нужным. На каком-то этапе надо остановиться”. 

Что для меня важно: все они — дети и внуки — задумываются над смыслом жизни, над тем, что произошло, происходит и может произойти в нашей стране. Эта черта думающего человека полезна. Если мы перестанем быть думающими, неприятностей у нас будет больше, чем сейчас.

А разочаровываться в детях тоже приходится каждый день. Нам бы хотелось, чтобы они вообще от нас не отходили, а у них — работа, вечно им некогда. Они не рвутся к встречам, как нам хотелось бы.

Не отрекаются любя 

91-й год, август, заставил сыновей посмотреть на всю действительность по-другому. Есть такое выражение Герцена в “Былое и думы”: “Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души”. А тут дети столкнулись с арестом отца. Он все время был с ними, и вдруг — тюрьма. Это разбудило их “ребяческий сон” раз и навсегда. 

Когда меня арестовали, поначалу не было возможности общаться с детьми. Я сам не рвался — берег их. А когда они поняли, где отец, что с ним, я встречался с ними в отведенное мне время. Они спрашивали, как я себя чувствую. Говорили, что ждут меня, верят в меня. Понимают, что рано или поздно, а скорее “рано”, я опять буду на свободе, опять буду вместе с ними. Так оно в общем-то и получилось. Я думаю, что после всего этого они не стали относиться ко мне хуже. Если бы что-то такое было, я бы почувствовал. Они стали ко мне относиться намного лучше, потому что поняли: ради дела отец готов пожертвовать и чем-то личным. А это я считаю достоинством...