За день до похорон я позвонила Татьяне, жене Пал Федрыча — друзья всегда его так называли. Ответил тихий женский голос: “Да, это я... Спасибо за добрые слова... Спасибо... Нет, я ничего не хочу сказать... Простите, я просто не готова... Простите...” Связь оборвалась. Короткие гудки.

Все время вспоминаю свою поездку на цээсковскую базу в подмосковные Ватутинки несколько месяцев назад. Было так тепло, солнечно...

Я буквально прокралась мимо охранника, потому как “законно” попасть в гостиницу игроков ЦСКА почти невозможно. Быстро поднялась на второй этаж, постучала в небольшой уютный люкс Павла Федоровича. Открыла его жена Таня. Она старалась казаться радостной, хотя пять минут назад помогала мужу подняться по невысокой лесенке. Каждая ступенька давалась ему с трудом.

Он лежал, полузакрыв глаза. На какое-то мгновение я вздрогнула от ощущения, что навещаю больного в больничной палате. В лице Павла Федоровича ни кровинки, хотя он только что вернулся с тренировки на свежем воздухе.

— Вы только недолго, — вежливо попросила Татьяна. — Я скоро вернусь. В город съездить надо... — В руках у нее была сумка, на голове летняя беретка. Она выглядела жизнерадостной и бодрой, слишком бодрой... С кипучей энергией собиралась за покупками, схватила на ходу какие-то совершено ненужные вещи. Наверное, чувствовала, что я все знаю... — Ой, уже опаздываю, надо срочно ехать, а то потом пробки будут...

— Вы тоже на базе живете?

— Ну да, я же не просто жена. Я — боевая подруга... Паше помогаю, ухаживаю за ним... Ладно, пойду, — она мягко прикрыла дверь, и я слегка растерялась. Павел Федорович жутко вымотался после тренировки и тяжело дышал. Казалось, даже слегка задремал, но вдруг собрался с силами и приподнялся на локте:

— Ну что, как дела, пытать будешь?

— Я на самом деле не к футболистам приехала... Но раз оказалась рядом, не могла же не зайти...

— Погоди немного. Мне еще минут пять надо, чтоб отдышаться.

— Пал Федорович, вам плохо, что с вами? — я тогда не на шутку испугалась. Он вдруг сильно побледнел, хотя больше, казалось, невозможно.

— Знаешь, мне очень плохо. Так болит все. Но жаловаться не хочется, Бог с ними со всеми, ненавижу в своих болячках копаться... А вообще, настроение у меня отличное.

— Может, это смена руководства клуба так действует?

— Знала бы ты, как нас всех эта война бесконечная извела. Счастье просто, что все наконец улеглось. И футболисты совсем по-другому заиграли. Воодушевились. Они же все чувствуют. Нас так неудачи достали — столько провалов было. Зато сейчас провели большую серию без поражений.

— Значит, вы уже больше неудач не боитесь?

— Это прежнее руководство хотело всего сразу и побыстрей. А нынешнее мне доверяет, я это чувствую. Так что не боюсь. Я уже наелся этого страха раньше, когда мы все были в загоне. А теперь никто меня больше не достает, — у Павла Федоровича даже глаза загорелись. — Знала бы ты, какую я сейчас поддержку чувствую. С моим-то здоровьем... А тут, в Ватутинках, условия хорошие. Поле, еда. И знаешь еще что — нам же автобус наконец новый дали! При “старом режиме” приходилось без клубного транспорта обходиться. Зато теперь у нас есть абсолютно все. Обстановка сейчас такая душевная. Всем нравится — и тренерам, и ребятам. Все хорошо будет, я уверен...

Через несколько дней ЦСКА улетал в Махачкалу. На трагический матч с “Анжи”.

Для Садырина гибель Сережи Перхуна оказалась таким потрясением, что он уже не мог справляться с эмоциями. Для него это была не просто боль — невероятное отчаяние. И один застывший в глазах вопрос: “Почему?”

— Я плакал, как будто хоронил сына, — после прощания с Сережей Павел Федорович катастрофически терял собственные силы. И если тогда, во время встречи в Ватутинках, его глаза еще горели, то теперь в душе словно оборвался последний проводок. — Он же такой симпатичный, такой хороший! — Садырин плакал. — Такой молодой, здоровый!.. — Он хотел что-то добавить, но осекся. Ребята потом рассказывали, как трудно ему было выдержать похороны своего двадцатилетнего вратаря, с каким страданием он смотрел на его красивое лицо, прокручивал в сознании всю собственную жизнь. В ней было столько потерь... Он знал, что и ему осталось совсем немного времени. Ничто уже не могло помочь. Как же так получилось, что этот искренний мальчик, которого он так любил, оказался ТАМ раньше, чем он?!

— Я никак не могу прийти в себя, — вчера утром я разговаривала по телефону с женой Георгия Ярцева, Любой. Голос был совершенно подавленным. — Ведь это же наше поколение! Конечно, мы знали и о болезни, и том что, что Павел летал в Германию, было такое тяжелое лечение... Мы знали, но что с того... Принять это просто невозможно. До чего быстро все кончилось! Господи, как же надо держаться за близких людей...

Несмотря ни на что, он умел острить так смешно и по-доброму, что никто никогда не обижался... “У вас там, кажется, проблемы со вторым этажом!” — помнится, изрек коллега-журналист (мол, игроки ЦСКА головой играть не умеют). — “У нас лифты туда не ходят!” — не растерялся Павел Федорович.

Он вообще редко терялся. И болельщики это ценили. Даже когда он проигрывал. Но его жизнь, бесспорно, — серия без поражений. Он был светлым человеком, которого любили.