В 1955 году к 20 годам заключения был приговорен полковник госбезопасности Кружков, которого военный трибунал счел виновным в том, что он во время блокады Ленинграда с помощью провокаторов выдумывал фальшивые антисоветские организации ученых и с помощью пыток добивался признаний обвиняемых. Однако коллеги и начальники Кружкова три года спустя отделались лишением званий, пенсий и партбилетов и упорно называли "дело ленинградских ученых" неясным.

Несмотря на то что существует множество документов, воспоминаний и свидетельств о том, как возникло и развивалось "дело ленинградских ученых", изложенные в них версии если и не противоречат друг другу, то значительно расходятся в датах и деталях. Но ничего странного в этом нет. Ведь в "колыбели революции" слежка за интеллигенцией велась со времен создания ВЧК, в НКВД ею занимались разные оперативные сотрудники, у каждого из которых на связи были различные агенты, и, как отмечалось позднее, строгого контроля ни за теми, ни за другими не существовало.

В качестве отправной точки дела можно было бы выбрать 1939 год, когда в окружение члена-корреспондента Академии наук СССР Владимира Сергеевича Игнатовского был внедрен агент Ленинградского УНКВД. Поводов для пристального внимания хватало. Игнатовский в начале века долго жил в Германии, перед Первой мировой войной перебрался во Францию и вернулся в Россию только в 1917 году. Известный математик, физик и оптик, он был в курсе советских оборонных разработок и мог стать объектом интереса иностранных разведок. Помимо того он недолюбливал советскую власть, так что интерес НКВД к нему можно было считать вполне логичным, а для того времени и закономерным. После начала войны от агентуры в НКВД стала поступать информация о том, что Игнатовский ведет антисоветские разговоры и отказывается эвакуироваться из Ленинграда, потому что решил дождаться прихода немцев.

Началом "дела ученых" вполне мог стать и арест члена-корреспондента АН СССР Александра Филипповича Вальтера, о деле которого в приговоре Кружкову говорилось:

"Кружков, получив в сентябре месяце 1941 года в свое производство дело на члена-корреспондента Академии Наук, профессора Вальтер A. Ф., добился от него признательных показаний о его контрреволюционной деятельности и оговора кандидата технических наук Инге Л. Д. в совершении ею контрреволюционных преступлений, вследствие чего Инге 14 сентября 1941 года по постановлению, составленному Кружковым, была арестована. В мотивах постановления на арест приведены явно фальсифицированные данные (л. д. 93, том I). Во время этапа из Ленинграда в пути следования Вальтер и Инге погибли. Дело о них за отсутствием состава преступления 17 мая 1955 года производством прекращено".

Не менее вероятно и то, что толчком к появлению "дела ученых" оказался донос агента-провокатора Ленинградского УНКВД Меркулова, который "работал" по интеллигенции и в 1941 году сообщил своему негласному руководству о враждебных советской власти настроениях и намерениях ленинградских профессоров.

Как бы то ни было, но к осени 1941 года у начальника Ленинградского УНКВД Кубаткина и его заместителя Огольцова скопилось немало донесений об антисоветских настроениях ученых. Огольцов 16 октября 1957 года в своих показаниях писал:

"Мне была доложена агентурная сводка о том, что группа ученых разных вузов, будучи выходцами из чуждой нам среды и антисоветски настроенными, намереваются из Ленинграда не эвакуироваться, остаться в городе ждать прихода в город немцев и ведут разговоры о необходимости создать "чисто русское правительство".

Учитывая обстановку осажденного города, мною было дано распоряжение разработать план оперативных мероприятий и в самом срочном порядке перепроверить эти данные как через другую агентуру, так и через специальные технические средства, что контрразведывательный отдел УНКВД (нач. отдела тов. Занин) и делал. Вопрос об аресте кого-либо из ученых тогда не стоял.

Через месяц или два месяца (точно не помню из-за давности) быв. начальник УНКВД тов. Кубткин П. Н. о наличии указанных выше данных доложил Военному Совету фронта в лице Секретаря ЦК КПСС, областного и городского Комитетов партии тов. Жданова А. А., который, как мне говорил т. Кубаткин, сильно отругал его за неоперативность, политическую близорукость, неумение быстро оценивать обстановку и отсюда принимать оперативные меры по обеспечению безопасности в городе в условиях вражеской блокады и дал указание немедленно всех лиц, проходящих по агентурным сигналам, арестовать и начать следствие, тем самым будут перепроверены поступившие данные от агентуры. Выполняя указания товарища Жданова А. А., тов. Кубаткин отдал приказание начать ликвидацию агентурного дела и арестовать всех проходящих по делу лиц".

"Не сомневался в победе немцев"

Вести дело арестованной жены члена-корреспондента Игнатовского и членов его окружения поручили старшему следователю УНКВД Шевелеву, который, как он рассказывал на допросе 19 сентября 1957 года, вначале не сомневался в виновности подследственных:

"Примерно в октябре 1941 г., в первый год войны, мне было поручено ведение следствия по делу Игнатовской и Чанышева... Игнатовская, жена члена-корреспондента Академии Наук Игнатовского, на первом же допросе поклялась мне, что будет показывать на следствии обо всем правдиво, только бы я не сообщил ее мужу об известной нам ее измене мужу с нашим агентом. И действительно, на всех последующих допросах у нас не было оснований подозревать, что Игнатовская скрывает что-нибудь от следствия. А рассказала она следующее. Муж ее — Игнатовский — получил образование в Германии и много лет работал на заводах Цейса, в силу чего, как она объясняла, он очень полюбил Германию, немцев, их образ жизни, их быт, их культуру. Обо всем немецком он в узком кругу друзей всегда отзывался весьма похвально и, наоборот, обо всем русском, несмотря на то что сам был русским, весьма отрицательно. Когда немцы блокировали Ленинград, Игнатовским были предложены места в самолете для отправки на Большую землю, но Игнатовский отказался быть эвакуированным, т. к., оставаясь в Ленинграде, он рассчитывал на то, что в недалеком будущем Ленинград немцами будет взят, и они останутся с немцами. По словам Игнатовской, муж ее не сомневался в победе немцев и желал, чтобы немцы победили. Сама Игнатовская мужа своего считала умнейшим человеком и по всем политическим вопросам полностью с ним солидаризировалась. Такого же образа мыслей придерживалось их ближайшее окружение, состоящее из Чанышева и агента".

Затем у Шевелева возникли некоторые сомнения, однако тогда он не знал, что агент, внедренный в окружение Игнатовского, имеет склонность к провокаторству и, возможно, именно он и заводил опасные разговоры:

"Агент, как это впоследствии на процессе Кружкова стало мне известно, был, оказывается, провокатором, воспитанным заместителем начальника контрразведывательного отдела Альтшуллером. Если бы это обстоятельство было мне известно в самом начале, не быть бы этому делу созданным, оно было бы мною скомпрометировано в самом зародыше, как уже дважды ранее мною были провалены два дела, созданные агентами-провокаторами, воспитанниками Альтшуллера".

Но уже на начальном этапе следствия выяснилось, что в дело могут быть втянуты известные в стране и мире академики:

"В процессе последующих запросов Чанышев, так же как и Игнатовская, без долгого запирательства показал примерно то же, что и Игнатовская, и, кроме того, оба они показали, что во время обсуждения в узком кругу о возможном составе правительства после падения Ленинграда, то, по их мнению, правительство должно было бы состоять из ученых, и в качестве возможных членов правительства назывались имена виднейших ученых Советского Союза, как то: академиков Тарле, Качалова и других. Имена маститых ученых, названных Игнатовской и Чанышевым, вскружили головы руководства Ленинградского управления. Слава была возможна и близка. Нужно было только арестовать нескольких академиков, для чего опять-таки нужны были прямые показания Игнатовской и Чанышева на Тарле, Качалова и других академиков об их организационной связи. На том этапе следствия такие показания мог получить только я, т. к. проходивший по этому же делу член-корреспондент Академии Наук Игнатовский допрашивавшему его следователю Кружкову никаких показаний о своей контрреволюционной деятельности вообще не давал. Вокруг меня стали усиленно увиваться два идейных вдохновителя — мои начальники Подчасов и Альтшуллер. Делу было немедленно придумано название "Дело ученых". Вместе со мной в допросах начал принимать участие Подчасов, а протоколы допросов корректировались Альтшуллером. Каждый из них на протяжении примерно двух недель многократно обрабатывал меня, пытаясь склонить к фальсификации материалов следствия".

Вскоре Шевелева, отказавшегося фальсифицировать показания арестованных, отстранили от дела, уволили из госбезопасности, исключили из партии и отправили в армию. А основным следователем по делу стал Кружков. Для работы с учеными-физиками он подходил куда больше. До мобилизации в НКВД Кружков учился на мехмате МГУ, да и на деле Вальтера отработал методику получения необходимых показаний. В его приговоре констатировалось:

"Принимая участие в проведении следственных действий по ряду дел, допускал незаконные методы следствия и занимался фальсификацией показаний подследственных.

В целях получения необходимых показаний в подтверждение поступивших к нему агентурных сведений, в ряде случаев провокационных, при допросах как обвиняемых, так и свидетелей, как правило, добивался физического и морального изнурения допрашиваемых им людей. Кружков на суде заявил, что он таким методом старался сломать волю допрашиваемого им человека. Воспользовавшись тем, что в период блокады города Ленинграда люди от голода истощали, Кружков использовал и этот тяжелый момент в стране в своих преступных целях, умышленно добивался еще большего физического изнурения допрашиваемых им лиц, для чего производил длительные и ночные допросы, применяя стойки на несколько часов подряд, а в некоторых случаях на 1 и 2-ое суток. В результате у людей опухали ноги и руки. После ночных допросов, обессиленных за ночь от бессонницы, этих же людей допрашивал днем, требуя от них только признательных показаний и, как правило, записывал в протоколы допросов только те показания, в которых арестованные признавали виновными себя и оговаривали других лиц. Отрицательных показаний в протоколы не заносил.

Кружков при допросах избивал арестованных, применял как способ для получения нужных ему показаний обманы, угрозы арестом семьи, шантажировал — отбирал письма от одних арестованных к другим с предложениями сознаться.

В результате такого издевательского отношения к людям, дабы избежать мучений и избавить свои семьи от арестов, арестованные оговаривали себя и других ни в чем неповинных людей. Протоколы допросов писал Кружков сам, внося в них вымышленные данные, а затем давал подписывать, заставлял писать собственноручные показания по его заданию. Инструктировал арестованных, как держать себя и что надо говорить при допросах в присутствии Прокуроров на очных ставках и в судебных заседаниях, угрожая при этом, в случае отказа от признательных показаний, что они попадут опять к нему и от него больше живыми не выйдут, а тем, кто будет подтверждать, он поможет. При рассмотрении дел Военными Трибуналами в помещении тюрьмы присутствовал на процессах и следил за тем, кто и какие дает показания".

Кружков вместе с коллегами придумал несколько трюков, позволявших пытать людей практически законно. Он, например, вызывал подследственного на допрос во время приема пищи. А если арестованный не получал положенную жалкую порцию в положенное время, еды он больше не видел. Так что, вызывая на допрос во время завтрака, обеда и ужина, Кружков обрекал арестанта-блокадника на голод и полное истощение. А потом предлагал еду за подписание нужных НКВД показаний.

В арсенале Кружкова было и давление на семью арестованного. Он мог спокойно в блокадную зиму опечатать помещение, где семья подследственного хранила дрова. А потом подробно, в деталях рассказывать ему, как страдают от холода его близкие, и, чтобы жена и дети согрелись, нужно всего лишь подписать составленный им ложный от начала и до конца протокол допроса. Многие не выдерживали и подписывали.

Еще одним изобретением Кружкова стали допросы смертников, строго запрещенные законом. Тех, кого трибунал или особое совещание уже приговорили к смертной казни, следователь вызывал на допрос и, обещая смягчение участи, предлагал написать изобличающие других врагов народа показания. Сломленные люди соглашались, после чего их отправляли на расстрел.

"Дали показания на себя и оговорили других"

Одним из немногих спасенных Кружковым стал профессор Страхович, которому в обмен на ложные показания расстрел заменили десятью годами заключения. В приговоре Кружкова говорилось:

"На основании ложных показаний упомянутого выше профессора Страховича, полученных от него путем тяжких над ним издевательств Кружковым, в январе месяце 1942 года было искусственно создано дело на других ученых: профессора Кошлякова Н. С., доцента математических наук, профессора Розе И. В. (умер в тюрьме), профессоров: Журавского A. M., Извекова Б. И., Тимофеева В. А., Третьяк Г. Т., доцентов: Худякова Н. Н., Рузова С. С., Строганова В. Г., Светлова А. В., ассистента Постоевой Н. И. и инженер-конструктора Зегжда О. А.

Кружков, ведя следствие по этому делу, допрашивая лично сам и с другими оперативными работниками Управления, фальсифицировал показания арестованных. Путем применения к допрашиваемым им лицам физических и моральных воздействий и добился от них признательных показаний, а в действительности ложных. При допросах Кошлякова заставлял его раздеться до пояса голым, положил его на пол и ткнул его ногой, соблазнял его, голодного, пищей, если он подпишет протокол допроса, обещал его накормить, шантажировал профессора Тимофеева, обещая выдать дрова его семье, если он подпишет протокол допроса.

Наносил побои Постоевой, ее же заставляя стоять по несколько часов подряд, несмотря на то что ноги ее от длительных стоек распухли. Наносил оскорбления Рузову, угрожая ему избиением.

В результате панического страха перед Кружковым и другими оперативными работниками арестованные дали показания на себя и оговорили других лиц в тяжких государственных преступлениях, которых они фактически не совершали. Кружков предупреждал их о том, чтобы они не отказывались от своих показаний на суде, с целью контроля, как они будут давать показания, он присутствовал на процессе.

В результате при активном участии Кружкова в следствии против названных лиц было искусственно создано дело и все эти лица Военным Трибуналом войск НКВД Ленинградского округа 25 апреля 1942 года были осуждены к ВМН (за исключением Розе, умершего во время следствия). Это наказание было впоследствии всем осужденным заменено 10 годами ИТЛ".

Методы Кружкова по ходу развития "дела ленинградских ученых" совершенствовались. Он стал избивать не только подследственных, но и свидетелей, чтобы дела проходили через трибунал гладко и без задержки. На этом фоне вербовка дочери, которую обязали доносить на отца, не выглядит уже чем-то сверхъестественным.

"Кружков,— говорилось в приговоре,— состоя в должности начальника 2 отделения следственного отдела, в котором велись наиболее серьезные дела, в январе месяце 1944 года принял участие в производстве следствия по делу студентов Шадричевой М., Зандберг A. M., Гиренковой A. П., библиотекаря института Бородиной О. П., служащей госпиталя Володиной Т. В., дворника Рядкина Л. Г. и судомойки в столовой Розановой А. В., обвинявшихся в контрреволюционных преступлениях.

При допросах студентки I курса Шадричевой Ирины в возрасте в то время 20 лет Кружков, зная, что она являлась секретным сотрудником, завербованной для дачи сведений о ее отце, вынуждал ее дать признательные показания о том, что она со своим отцом проводят антисоветскую агитацию, угрожая в противном случае суровым наказанием вплоть до расстрела за то, что якобы она расшифровала себя как секретный сотрудник. Предъявил ей подложное письмо, якобы написанное отцом, чтобы она во всем созналась. Поддавшись обману и шантажу со стороны Кружкова, Шадричева дала угодные Кружкову показания об антисоветской пропаганде и ее, и ее отца Кириллова (осужденного по другому делу, которое проверяется). При допросе Шадричевой Кружков заявлял ей, что он "любит работать с молодежью, она как глина, с нее что хочешь лепи"...

Кружков предупреждал их, как вести себя на суде, и присутствовал в зале суда, в помещении тюрьмы на допросах Шадричевой и Зандберг.

В результате по сфальсифицированному делу все названные семь человек были осуждены на разные сроки наказания в ИТЛ".

Всего по "делу ученых", как считается, было арестовано 32 человека. Но общее число тех, кого допрашивал и различными способами пытал Кружков, было значительно больше.

За успехи в следственной работе его в годы войны наградили двумя орденами Красной Звезды и медалью "За боевые заслуги", не считая медалей за оборону Ленинграда, Москвы и в ознаменование Победы. Вряд ли он мог предположить, что сломавшийся на его допросах Страхович выживет в лагерях, вернется и опишет все свои злоключения в заявлении в ЦК КПСС. А первый секретарь ЦК Хрущев прикажет найти и наказать всех виновных.

"Принял германское подданство"

Во время суда Кружков утверждал, что нарушал соцзаконность для блага страны:

"Подсудимый Кружков в судебном заседании вину свою частично признал, т. е. применение незаконных методов следствия в отношении отдельных лиц, как то: применение стоек, производство ночных допросов, ругани с целью сломления воли допрашиваемых, в отдельных случаях нанесение побоев. Признал и тот факт, что он в ряде случаев не записывал в протоколы допросов отрицательных показаний и получение показания от осужденного к ВМН Страховича, заявив при этом, что он применял незаконные методы следствия и получал признательные показания, верил тогда им и считал, что ведет борьбу с врагами народа.

На основании изложенного Военный Трибунал находит, что показаниями на суде целого ряда свидетелей, вещественными доказательствами — заявлениями бывших осужденных, а также частичным признанием своей вины подсудимым Кружковым доказана его виновность в том, что он на протяжении ряда лет с 1941 по 1945 г. включительно, работая в органах НКВД в Управлении Ленинградской области, систематически нарушал Социалистическую Законность, фальсифицировал показания обвиняемых, свидетелей и в целом отдельные дела, что в результате повлекло за собой непоправимые тяжелые последствия, т. е. в преступлении, предусмотренном ст.58-7 УК РСФСР".

Вердикт трибунала гласил:

"Кружкова Николая Федоровича на основании ст. 58-7 УК РСФСР, с применением санкции по ст. 58-2 УК РСФСР, подвергнуть заключению в исправительно-трудовых лагерях сроком на двадцать лет (20 лет), с конфискацией лично ему принадлежащего имущества, с поражением в политических правах сроком на пять лет".

В дополнение его лишили звания и наград. А вот его начальники и коллеги сурового наказания избежали. Не считая Кубаткина, который сам стал жертвой репрессий, остальные после рассмотрения их дела Особой инспекцией КГБ в 1957 году пострадали морально и материально, но остались на свободе:

"1. Во изменение ранее изданных приказов Альтшуллера И. К., Занина С. Ф., Кожемякина И. А. и Артемова Б. В. уволить из органов госбезопасности по фактам, дискредитирующим звание офицера.

2. Преподавателю школы N401 КГБ при СМ СССР подполковнику Рябову М. Ф. объявить выговор.

3. В отношении Огольцова С. И. ограничиться ранее состоявшимся его увольнением из органов госбезопасности.

4. Материалы расследования на полковника запаса МВД Подчасова И. В. направить в Особую инспекцию МВД СССР".

Еще через год их делом занимался Комитет партийного контроля, который постановил:

"За грубое нарушение социалистической законности, в результате которого были осуждены к ВМН и длительным срокам заключения работники ленинградских высших учебных заведений,— исключить из членов КПСС: Огольцова Сергея Ивановича (член КПСС с 1918 г., п. б. N00106666); Занина Семена Федосеевича (член КПСС с 1924 г., п. б. N04332151); Альтшуллера Исаака Константиновича (член КПСС с 1927 г., п. б. N04615903); Подчасова Ивана Васильевича (член КПСС с 1920 г., п. б. N01063594); Кожемякина Ивана Александровича (член КПСС с 1941 г., п. б. N00952212). Поручить Куйбышевскому райкому КПСС г. Свердловска отобрать у Занина С. Ф. партийный билет".

Однако бывшие сотрудники Ленинградского УНКВД подавали апелляции и доказывали, что пострадали невинно и во время блокады сажали настоящих врагов и изменников. Они утверждали, что перед арестом Игнатовского несколько дней прослушивали его квартиру и получили доказательства того, что он вел антисоветские разговоры. А главное, упорно твердили, что среди ленинградской интеллигенции, имевшей непролетарское происхождение, было немало потенциальных и реальных изменников. Причем они не ошибались.

Отдельные ленинградские литераторы и ученые действительно переселились в начале войны в пригороды и дождались прихода гитлеровцев. Правда, скоро поняли, что они ничем не лучше сотрудников НКВД.

Был и реальный случай предательства видного ленинградского ученого, прославившегося работами по конструкции и прочности турбин,— П. Б. Михайлова-Михеева. В справке Главного управления милиции о нем, составленной 18 ноября 1954 года, говорилось:

"Установлено, что он, являясь офицером бывшей царской армии, враждебно встретил Великую Октябрьскую революцию, активно участвовал в антибольшевистской компании на фронте, за что был арестован и предан суду Военного Трибунала 10-й армии Западного фронта, но дело против него было вскоре прекращено.

Возлагая надежды на изменение существующего в СССР политического строя, Михайлов-Михеев с самого начала Великой Отечественной войны встал на пораженческие позиции. Ожидая вступления немцев в г. Ленинград, сознательно противился эвакуации из города. Только убедившись, что наступление немецкой армии на Ленинград приостановлено, он выехал с семьей в г. Пятигорск.

В августе 1942 года, находясь в г. Пятигорске, он при подходе немецкой армии отказался эвакуироваться, остался на временно оккупированной территории, зарегистрировался с членами семьи как "фольксдейч" (этнический немец.— "История") и стал сотрудничать с немецкими оккупационными войсками.

При наступлении Советских войск на г. Пятигорск Михайлов-Михеев стал вести агитацию среди советских научных работников о добровольном выезде в Германию, куда он сам с семьей выехал в январе 1943 года. Находясь в Германии, принял германское подданство, работал на различных заводах германской военной промышленности, опубликовал в печати свою научно-исследовательскую работу, имевшую большое стратегическое значение. В октябре 1944 года установил преступную связь со штабом изменника Родины Власова и получил предложение перейти туда работать.

При вступлении Советской армии на территорию Германии он был зачислен в отряд "Фольксштурм", 24 августа 1945 года Михайлов-Михеев был репатриирован в СССР и прибыл на жительство в гор. Ленинград, где в 1946 г. был арестован.

Будучи в заключении, он как специалист привлекался к работе в особом конструкторской бюро N196 бывшего Министерства судостроительной промышленности СССР и 4-го Спецотдела МВД СССР по разработке применения и использования спецтоплива для подводных лодок".

Однако если этот пример о чем-то и говорил, то отнюдь не о том, что все арестованные по "делу ученых" были потенциальными изменниками. История Михайлова-Михеева лишь подтверждала, что сотрудники НКВД квалифицированно провоцировали и пытали, но неумело выявляли настоящих врагов.